Быть кем-то
Когда кровь не плотнее воды
Аиша ушла из дома в рай, но
Образы детства теперь преследуют её:
Пузатые, с ввалившимися глазами, тонкие ножки,
Изогнутые, словно лук, подстегивающий её уход,
Вспышки видений смутного богатства укореняют
Её сердце в пустыне скорби, она
Вцепилась в нашёптанный сестрой ветер перемен,
Вихрь надежды вопреки её бурному настоящему,
К которому она присосалась, словно клещ к вымени коровы,
Думая: «Конечно, дочерние узы плотнее воды!».
Но рай, о котором она мечтала, не был предначертан
Её красоте — белой и изящной — стал её гибелью,
Её сверкающие медью глаза, словно стекловолокно,
Стреляли в ярость сестры, ярость столь сырую и глубокую,
Вздымавшуюся неукротимо, как волны бурного моря.
Язык её сестры, прежде сладкий, сладкий, как мёд,
Стал горьким, как желчь, язвящим, как жало осы.
Её колкости беспощадно рвали её душу; потом
Своими когтеобразными пальцами она начала копаться в плоти Аиши,
Толкала её, как толкают бесполезный компост.
Чувствуя слабость в неустойчивых ногах, Аиша скользила
По гладкости холодного деревянного пола вниз,
Каждый шаг — мягкий глухой удар
Её приземления, её голова — боксерская груша,
С каждым шагом удар в смятении: Хлоп! Хлясть! Оп!
Она почувствовала острую боль, словно муравьи ползали по её телу,
Пока её разум, море путаницы, оставался ошеломленным.
Её прежде сверкавшие медью глаза, полные надежд, потускнели,
С каждым ползущим муравьем боль нарастала; так что она
Горевала о своем уходе, размышляя: «Разве кровь не плотнее воды?».
Смерть сына
Я убила сына вчера,
заперев его в культурно-языковой тюрьме;
сколь опустошительна была его смерть!
У него не было ни одного шанса в жизни,
поскольку я решила его судьбу
задолго до того, как он узнал своё имя,
задолго до того, как он смог произнести хотя бы слово,
швырнув его в темницу, из которой нет возврата.
Мёртв навсегда! Мёртв навсегда! Мёртв навсегда!
Его язык привязан к иностранному языку его приёмной матери,
Сладкий, кислый, горький!
Да, я вырвала корни его родословной,
невольно убив его предков,
поскольку его язык привязан,
ссылка на его прошлое умирает со мной.
Поскольку он знает лишь поддельные обычаи своей Королевы,
принуждаемые к жизни в разоруженном спокойствии невежества,
забыв о своей культуре,
он — вырванный с корнем простак во имя Прогресса.
Мне следовало знать о его безвременной смерти,
потому что белая сова объявила об этом,
оповестила зловещим криком,
неся дурное предвестие, жар фатума.
Так что я подобрала пылающую лучину,
швырнула её в сову, решительно, исполненная надежды:
если прекратить этот зловещий крик,
это хотя бы немного изменит судьбу моего сына,
но сова уже улетела в страхе,
исчезая в глубинах неба,
скрылась за серыми облаками,
беременными капельками воды,
но это был просто фасад,
сова вернулась тотчас же с пламенным гневом,
когда мои глаза были закрыты в молитве,
спустилась на землю, как буря,
вопя, как самая сильная тварь, известная человеку,
снова насмехаясь надо мной своим криком.
Так что я убила своего сына,
заперев его в культурно-языковой тюрьме,
где он был отчужден от себя
где он был отчужден от своей семьи
где он был отчужден от своих сородичей,
а белая сова по-прежнему пела глумливо,
оставаясь верна своей природе.
Но мой сын умер и пребудет:
смерть человечества, наша смерть.
Разуверившаяся юность
Он сидит на твердом раскаленном асфальте,
сухие красные линии ползут по его лицу,
с луком и стрелой в руках!
Опустив глаза, всматривается в коричневую лужу,
Вокруг неё валяются осколки пластика —
разбитая дорога!
Свежий ветер нежно треплет его брови,
едва заметные усики пота появляются на его верхней губе,
но его разум, выжатый, как влажное полотенце,
увеличивает далекое прошлое страны,
древней истории,
где карты территорий государств разнились.
Его разум, словно поле в руинах,
лишён глубины восприятия,
скрыт облаками иссушающей бури гнева!
Увы, память завязана, как верёвка,
уничтожена рядом действий,
необратимо парализована!
Правительство заключает слова под стражу —
Погружает человечество в бездну отчаяния,
В область тьмы,
где старые новости — лишь остатки прошлого, достойные забвения!
Где новые вести не приходят совсем.
Слухи под видом новостей — вряд ли роскошь.
Этнические границы расходятся навсегда!
Неблагодарная туристка
Мы слетелись на курорт «Голубая бухта» — в божественное, благословенное, фешенебельное место,
Огороженное забором, изолированное от всех, закрытое для всякого сброда.
Рай неземной для молодых и старых, мятущихся душ, ищущих покоя.
Косяками вселяются в жажде свободы от житейских мытарств,
Твёрдо намерены облегчить нашу ношу, излечить избитые работой тела
Ваннами вневременных лучей жизни, Природа — наш эликсир и лекарство.
До сих пор никогда не думали о нашем нападении на эту райскую гавань!
Потом я увидела её — даму средних лет, греющуюся в лучах раннего солнца;
Она шла грациозно, высоко держа голову на вытянутой шее,
Наслаждаясь холодным гипнотическим океанским бризом, который щипал её бледную кожу.
Её карие глаза, два острых сверла, непрестанно сверлили побережье океана,
Не видя ничего, кроме океана и Божьего огромного синего купола неба!
Восхищенная её равнодушием к социальным нормам, я смотрела на неё молча;
Мои глаза, острые, как бритва, рассекали её фасад превосходства и неги,
Фокусируясь на её дредах на полулысой голове,
Сущая пародия на растафарианский стиль Боба Марли, не идущая к её белизне.
Но она не помнила о нарушении приличий, сосредоточившись на себе!
Но мой немигающий взгляд ястребиный видел, что за её фасадом,
Сосредоточившись на её деформированном силуэте, на её животе в форме дыни,
Спрятанном в узком голубом бикини, не оставляющем пространства для воображения,
Болтался над маникюром зелёным, свисал над её тонкими ножками,
Ноги сухие, словно кожа аллигатора, солёно-пепельный вазелин не смог бы вернуть им жизнь.
И с легкостью она качала своими неподвижными ягодицами, двумя плоскими оладьями,
Они колыхались, как бельё, развевающееся на ветру на бельевой веревке,
Она не знала, что стала посланницей культурного вандализма: Здесь — никакой наготы!
Я испугалась, мои мысли отступили перед этим непреклонным западным ветром,
Ветром достаточно сильным, чтобы, без сомнений, снести всё на своем пути,
Как её неповторимое безграничное нарушение этикета приличий,
Порождённое к жизни, как беспокойный рёв бурлящих океанских волн,
Вздымающихся всё выше и выше, как гора Килиманджаро, набегая на берег
Голубой бухты, словно собака плещется в воде, чтобы успокоить опалённое горло,
Когда водоворот бурлящий изнемог от жары, вновь воцарился штиль;
Как моя неблагодарная туристка, которая, когда её блаженные дни закончились,
Уехала домой, не зная о своем необратимом культурном разгроме!
Загадка моей жизни
Я умерла задолго до того, как узнала своё имя
Задолго до того, как пробормотала свой первый слог
Задолго до того, как потеряла свой первый зуб
Задолго до того, как погрузилась в священные книги
Задолго до того, как увидела оттенок своей первой крови
Задолго до того, как потеряла невинность
Поэтому не спрашивайте, почему я не являюсь собой
Мне внушили, что я должна презирать свой язык
Мне внушили, что я должна презирать свою эбеновую кожу
Мне внушили, что я должна стыдиться своих коротких волос
Мне внушили, что я должна ненавидеть свою неучёную мать
Мне внушили, что я должна презирать свою плоть и кровь
Так я упала в бездны знания,
Как летучая мышь в дневной полёт
Упала в чистейшей воды веру запада
Влюбилась без памяти в своё современное образование
Стала жертвой менталитета тесных джинсов своей юности
Попала в ловушки мини-юбок своего отрочества,
Так и не узнав суть своей культуры
Поэтому не плачь обо мне,
Твои слёзы пропадут втуне
Мёртвая женщина не стоит ни слезинки
Мёртвое существование не стоит тревог
Я не существую! Я умерла задолго до того, как узнала свое имя
Задолго до того, как меня положили в гроб
И там, в глубине земли,
Я буду жить вечно.
Являюсь ли я кем-то?
Когда-то у меня была мечта —
быть кем-то.
Отец сказал мне:
Если хочешь быть кем-то,
получи образование белых мужчин!
И, как послушная дочь, я слушала
имитацию старой песни, которую мама когда-то пела мне:
Я хочу учиться
Я хочу учиться
Я хочу учиться
Я хочу учиться
Пока не поеду в Европу
Так я и сделала!
Что за ошибочный поиск!
Дни приходили и уходили,
Недели приходили и растворялись в месяцах,
Месяцы растворялись в годах,
Моё решение растворилось.
Но являюсь ли я кем-то?
Мама в старости говорила восхищённо:
Это моя образованная дочь.
Но Постоянное Повреждение Головы,
символ моего успеха,
бросило меня на алтарь Замешательства,
отвергло моё образование.
Нет детей!
Нет мужа!
Стоила ли реализованная мечта
большего, чем мечта другая?
Сейчас
Я сижу в своем бунгало одна,
со свистом прихлёбывая кофе.
Моё тело,
облачённое в накидку из флиса,
разогревается.
Никаких человеческих прикосновений.
Свет телевизора без звука —
моя единственная связь с человечеством —
горит бесконечно.
И я в молчании спрашиваю:
Являюсь ли я кем-то?
Перевод Ольги Брагиной
To Be Somebody
When Blood Isn’t Thicker than Water
Aisha left her home for paradise, but
Images of her children haunt her now:
Hollow-eyed, potbellied, pencil thin legs
Curved like a bow spurred her exit
As flashed visions of looming wealth root her
With her heart, a wasteland of sorrow, she
Clung onto a sister’s whispered wind of change
A whirlwind of hope against her turbulent present
To which she latched like a tick to a cow’s udder
Thinking: Surely, filial ties are thicker than water!
Yet, her dreamed paradise wasn’t meant to be
Her beauty — fair and fine — became her undoing
Her brazen glittery eyes like spun glass
Gunned her sister’s wrath, wrath so raw and deep
It surged untameably like combers of a turbulent sea
Her sister’s once sweet tongue, as sweet as honey,
Turned as bitter as bile and stung like a hornet’s sting
Her barbed words mercilessly lacerated her soul; then
With her claw-like fingers, she dug deep into Aisha’s flesh,
And shoved her about like one shoves useless manure
With the weakness in her unbalanced feet, Aisha slipped
Against the slickness of the cold wooden floor beneath
As she tumbled down a step to the soft thumping thuds
Of her landing and her head like a punch ball
Banged upon the steps in tumble: Smack! Whack! Zlopp!
She felt sharp pain like ants crawl up her body
While her mind, a sea of confusion, remained dazed
Her once brazen glittery eyes full of hope are dulled
With each crawling ant up her body’s surging pain; so she
Regretted her exodus musing: Isn’t blood thicker than water?
The Death of a Son
I killed my son yesterday,
locking him in a cultural linguistic prison;
how devastating his death had been!
He stood no chance at life
for I had decided his fate
long before he knew his name,
long before he could utter a word,
casting him in a dungeon of no return.
Forever dead! Forever dead! Forever dead!
His tongue tied to his adopter’s foreign tongue,
Sweet, sour, bitter!
Yes, I had uprooted the roots of his lineage,
killing his ancestors unknowingly
for with his tongue tied,
his link to his past dies with me.
For he knows only his imitated Queen’s mores,
forced to live in a disarming tranquility of ignorance
oblivious to his culture,
he, an uprooted simpleton in the name of Progress.
I should have known of his untimely death
for the white owl had proclaimed it
by the sinister hooting of its cry,
carrying with it a foreboding fervor of doom.
So I picked-up a burning splinter,
threw at it forcefully, with full hope
that stopping its sinister cry
would, just slightly, alter my son’s fate,
but the owl had already taken flight in fright,
vanishing into the depth of sky
covered with grey clouds
pregnant with droplets of water,
but that was just a façade
for owl returned momentarily with a fiery fury
when my eyes were closed in prayer
descending towards earth like a storm
howling like the mightiest beast known to man
mocking me with its hooting yet again.
So I killed my son,
locking him in a cultural linguistic prison
where he was alienated from himself
where he was alienated from his family
where he was alienated from his kinsmen,
but the white owl still sung mockingly,
staying true to its nature
Yet, my son was dead and shall remain;
the death of humanity, our death.
A Disillusioned Youth
He sits on hard hot asphalt,
lines of dry red crawl on his face,
with a bow and arrow in hand!
His downcast eyes ogle a brown puddle
Broken pieces of plastic scattered around it—
a broken road!
A cool wind gently brushes his brow,
a faint mustache of perspiration appear on his upper lip,
but his mind, wrung like a wet towel,
zooms onto a nation’s distant past,
of an ancient history,
where maps of national territories diverged.
His mind, like a field of ruins,
lack perceptive depth
clouded by a searing storm of anger!
Alas, a memory, knotted like rope,
raped off a constellation of activity,
is permanently paralyzed!
A government’s imprisonment of words begin—
Plunging humankind into an abyss of despair
Into a land of darkness,
where old news is but a reminder of a past worth forgetting!
Where new news comes not at all.
Rumors, disguised as news, hardly a luxury.
Ethnic boundaries diverge permanently!
An Ungrateful Tourist
We flocked to Blue Bay Resort, a divine blissful fashionable place
Fence cordoned and secluded from all, barring away any riff-raffs
A heavenly haven for young and old restless souls seeking rest
And in droves, settled in yearning to be free from life’s drudgery
Determined to drown our burdens and nurse our toil-beaten bodies
Bathing in the timeless beams of life, Nature our elixir and cure
Yet, never thinking of our assault of this heavenly haven!
Then, I saw her, a middle-aged lady, basking in the sun’s early glow;
She walked gracefully, her head held high above her craned neck,
Soaking in the cool-hypnotic oceanic breeze that nipped her pale skin
Her brown eyes, two-sharpened drills, relentlessly drilled the ocean shores,
Seeing no one else, but the ocean and God’s great blue tent of sky!
Awe struck by her indifference to social norms, I watched her silently;
My eyes, razor-sharp, cut through her façade of superiority and bliss
Zeroing in onto her dread-knotted kinks against her semi-bald head
A mere mockery of Marley’s Rastafarian style, ill-suited to her whiteness
Yet, she remained oblivious to her impropriety, centering no one, but herself!
But my unblinking hawk-like-eyes saw beyond her façade,
Focused onto her misshaped silhouette, of her melon belly,
Clad in a skimpy blue bikini that left nothing for the imagination,
Cast against a manicured green and sagged above her pencil thin legs,
Legs alligator dry and salt ashen Vaseline couldn’t return their vitality
And with ease, she swayed her unswayable bums, two flat pancakes,
That flapped against her frame like wind fanned clothes on a clothesline,
Unaware she was an emissary of cultural vandalism: No nudity here!
I cringed as my thoughts recoiled at this unstoppable Western wind,
Wind strong enough to unreservedly down everything in its path
Like her unmatched limitless assault against etiquettes of decency
Birthed into being like the tumultuous roar of swirling ocean waves
Surging higher and higher, like Mt. Kilimanjaro, lapping the shores
Of Blue Bay like a dog laps water to pacify its parched throat
Upon which, when the swirling eddies frizzled, calmness returned;
Like my ungrateful tourist, whom when her blissful days ended,
Took leave for home, unware of her irreversible cultural havoc!
The Conundrum of My Life
I died long before I knew my name
Long before I muttered my first syllable
Long before I lost my first tooth
Long before I was submerged into the holy books
Long before I shade my first blood
Long before I lost my innocence
So, do not ask me why I am not myself
I was indoctrinated to despise my tongue
I was indoctrinated to hate my ebony skin
I was indoctrinated to be ashamed of my short hair
I was indoctrinated to loathe my unschooled mother
I was indoctrinated to abhor my flesh and blood
Thus, I fell into the chasms of knowledge
Like a bat in a daylight flight
Fell into the pure and unadulterated faith of the west
Fell head over heels in love with my modern education
Fell prey to the tight-jean mentality of my youth
Fell into the mini-skirt traps of my adolescent
Never having learned anything of substance of my culture
Therefore, don’t cry for me
For your tears will be wasted
A dead woman is not worth a tear
A dead existence is nothing to fret over
I don’t exist! I died long before I knew my name
Long before I was put six feet under
For there, in the depth of earth,
I shall forever remain.
Am I Somebody?
I once had a dream —
to be somebody.
Father told me:
If you want to be somebody,
get the white man’s education!
And like a dutiful daughter, I listened
emulating an old song mama once sang to me:
I want to learn
I want to learn
I want to learn
I want to learn
Till I go to Europe
So I did!
What a misguided quest!
Days came and passed
Weeks came and dissolved into months
Months dissolved into years
My resolve resolved.
Yet, am I somebody?
Mama in her old age said gleefully:
That is my educated daughter.
But, Permanent Head Damage,
the hallmark of my success,
has left me at the alter of Confusion
shunned for my accomplishment.
No children!
No husband!
Was a dream fulfilled
worth more than a dream differed?
Now,
I sit in my bungalow alone
sipping piping coffee.
My body —
wrapped in a fleece’s throw —
warms-up.
No human touch.
A muted telly ligh t—
my only linkage to humanity —
flashes on endlessly.
And I, in my silence, wonder:
Am I somebody?