Внутри муравья

Целый месяц

.

Садясь на поезд я испытываю желание сойти на безымянной станции особенно ясным утром и остаться там на целый месяц, не зная названия места

.

Пусть это будет такой маленький городок, в котором ни один из местных магазинов не дает ни намёка на его название

.

а рикшавала*, попроси я его доставить меня домой, высадит меня где придётся, но непременно рядом с рекой

.

где ни в одном доме нет телевизора, лишь старое радио в нише, под тканью, выключенное большую часть времени и определяющее его только по чириканью воробьёв за окном

.

радио, которое не только приносит вести с разных станций но и передаёт крохи отсюда туда

.

радио, которое стоит только включить его сообщает лишь одно — что любой житель любого города, севший ночью на поезд и сошедший на безымянной станции особенно ясным утром следующего дня, не зная названия места, осуществляет мечту остаться там на целый месяц

.

*Человек, тянущий за собой особый вид транспорта, распространённый в Восточной и Южной Азии — повозку, рассчитанную на одного или двух человек.

.

.

.

Без конца

.

Не передать насколько

была та комната мала,

комната, в которой только

один мужчина мог прилечь

ночью, когда город

.

был в близости опасной

быть ливнем наводнён.

Нетрудно передать,

что значил стук.

.

Дверь открылась, осталось

места самую малость —

сесть двоим, снаружи дождь

пишущий свою историю без конца.

.

И снова стук, и вот, уже

их трое, стоящих плечом к плечу,

лицом к стене, обращённой к улице.

.

История умалчивает

об окне, пропускающем свет,

или лампочке, свисающей с потолка,

или керосинке, сделанной

из пузырька для чернил и фитиля,

вставленного в его горлышко.

.

История также умалчивает

о третьем стуке, знаменующем

прибытие четвёртого мужчины.

.

Но если бы он и раздался,

мы знаем что бы произошло.

Тот, кто заходил туда первым

должен был выйти,

позволив двум другим

спать стоя,

.

позволив последнему гостю

пересечь дверной порог

и войти в новую комнату,

которую те двое только

что возвели с закрытыми глазами,

.

да такой ширины,

чтоб весь город внутри

приютить, снаружи дождь

пишущий свою историю без конца.

.

.

.

Неизъяснимое

.

Да, мы встречаемся

.

каждый день,

но не

ради

.

разговоров. Я и она

встречаемся, чтобы убедиться —

в разделяемой нами тишине

.

всё ещё достаточно силы

заглушить шум,

которому мир решительно настроен

.

подчинить нас и наш

общий взгляд, блуждающий

в зелени, которую мы

.

мечтательно выращивали

десятилетиями. Но даже тишина —

это борьба, а мир —

.

цепкий куст,

посягающий на любую территорию,

даже самую личную.

.

Если бы мы знали,

что даже строители скита

болтают о том о сём, все ритуалы

.

лишились бы смысла.

.

.

.

Прибытие

.

Приезжай. Я жду

на второй платформе.

Утренняя газета болтает

сама с собой. Краем уха выхватываю,

Тёмные времена.

.

В пространстве, расщеплённом

прибытиями и отправлениями,

невиданная птица поет так,

что я больше не верю газете,

.

но лишь жду не дождусь,

когда мой родной свет

сойдёт на перрон

и расцветёт в моих руках,

.

сердце отбывающего поезда

колотит четырьмя свободными ногами.

.

.

.

Бартер

.

Когда мозг увлекает тебя

на свои лавандовые луга

ты начинаешь взвешивать

.

то, что жизнь в твоё отсутствие

выдавала порциями.

Теперь, когда ты есть,

.

ты не в силах постичь

отчего сердце

всегда в дефиците.

.

Ветер — это прихоть,

которой грезил полдень,

чтобы сделать преграду усладой.

.

Луг ощущает поток,

вплетаемый твоим дыханием.

Солнце опрокидывает целое ведро

.

на балконе. Туласи*

кружится так будто

брал уроки у подсолнуха.

.

Муравей

застывает на ходу

погрузившись в мысли

.

о ювелире там наверху,

благодаря которому он постиг

фотон,

так же глубоко,

как кожура манго постигла

плоть манго.

.

Твоё сердце посеяно

внутри муравья,

все транзакции

.

ведут к прибыли.

.

*Священный базилик, произрастающий в Индии.

.

.

.

Пхулка*

.

Она не готовила её, чтобы проверить

сдержит ли брат

обещание предстать

перед ней в то мгновение, когда

она о нем подумает.

.

Ночь была такой тихой,

словно целая деревня

погрузилась в сон

гораздо раньше обычного,

уже видя грёзы о времени,

.

в котором неземной свет

омывал улочки,

затапливал их дома,

да так, что они воспарили бы,

едва проснувшись,

.

в нескольких дюймах над

землёй. Той ночью,

как и всегда, Нанаки замешивала

пшеничную муку специально для Нанака.

За тысячи миль оттуда

.

он уловил запах пхулки,

которую его сестра медленно вращала

на сковороде пока

не увидела брата, сидящего со скрещёнными

ногами на заляпанном штукатуркой полу,

.

просящего пхулку:

Ну ещё одну.

Утром, когда Нанаки

вышла из кухни

целая деревня, говорят,

.

видела её парящей в нескольких дюймах

над землёй.

.

*Особый тип роти (индийская лепешка из цельной пшеничной муки), который частично готовится на таве (плоская сковорода) и частично на открытом пламени, ведущем к фулке, которая поднимается вверх.

.

.

.

Сдержанный

.

Не рассыпь соль, говорит

мне подруга. Ей

девять, мне семь. Я ещё

.

не слышал о рае, а

она уже болтает про ад —

место, где я окажусь,

.

если рассыплю соль. Я смотрю

на белый порошок у

своих ног, сырое манго, тем временем,

.

выскальзывает из руки прямо

на него, как по

плану. Я рыдаю. И ей известно

.

почему. Они заставляют тебя

поднимать вещи

собственными веками, произносит она.

.

Я склоняюсь, так чтобы

ресницы коснулись

земли, будто земля —

.

лицо матери, а ресницы

маленькая кисть, что я видел

в её косметичке.

.

Хватит, кричит девочка.

Не спеши. Жди

пока не доберешься дотуда.

.

Мне нужно было действовать

именно тогда. В том возрасте

мои ресницы послужили бы

.

отличной метлой, а соль,

собранная за все

эти годы,

.

глаза бы мои пощадила.

.

.

.

Пять символов веры*

.

Мне было суждено связать

пять символов святости

с собственным существом,

но носил я лишь два:

.

кару** на моем правом запястье и

кеш***, собранный в пучок, схваченный,

как цветком лотоса,

носовым платком и резинкой.

.

Мои качера**** были далеки от

положенных мешковатых,

но достаточно удобными, чтобы сдержать,

когда требовалось, непокорную выпуклость

зреющей мужской силы.

.

Однажды на мосту Ахилиабай Холкар

брат мой выбил грабителю зубы

ребристым железным браслетом,

одним из незыблемейших символов, обрамляющим

запястье сикха

словно кандалы утешения

на пальцах гуру.

.

Свой я бы использовал, чтобы усеять

слепящими полуденными бликами

тоскливые глаза моих одноклассников.

.

Дабы восполнить нехватку кангхи,

зубья пластиковой расчёски

бороздили темную топографию моего скальпа

пока Ма пела гурбани, представляя

как ее голова запрокинулась под

воображаемой тяжестью

пышной чёрной пряди.

.

Я исполнил свою часть сделки

и отдал ей длинную чёрную роскошь,

переданную мне озабоченным парикмахером

в момент, когда в огромном зеркале

вместо беззаботного взгляда подростка видел

грустные сикхские глаза отца,

блестящие от горя,

.

слабеющую руку матери

на Гуру Грантх Сахиб

и кирпан, скрежещущий вопреки

печати набожности

и повальным вздохам, сдувающим

последние крохи кармы.

.

* Символы веры, которые в совокупности формируют внешнюю идентичность и приверженность «сикхскому образу жизни».

** Железный браслет, символизирующий бесконечность Бога, постоянное напоминание о том, что нужно всегда помнить, что всё, что человек делает своими руками, должно соответствовать советам, данным Гуру.

*** Кеш, также известный как кеса, или необрезанные длинные волосы, считается сикхами как неотъемлемая часть человеческого тела. Давно известный как знак духовной преданности, он является одним из основных знаков, по которым сикха можно четко и быстро идентифицировать. Сикх никогда не стрижет и не подстригает волосы в знак уважения к совершенству Божьего творения.

**** Нижнее бельё с завязанным узлом, которое носили крещеные сикхи.

 

Перевод Александра Малинина

Inside the ant

One Month

.

Stepping aboard a train makes me want to alight at an anonymous station on a very bright morning and stay there for one full month without knowing the name of the place

.

Let there be such a small city that no shop within it carries the city’s name

.

where the rickshaw-wallah, when I ask him to take me home, drops me anywhere, provided the place is close to a river

.

where no house has a TV, but only an old radio covered with a cloth and set in a niche which remains turned off most of the time and which guesses the time only by the sparrows’ chirping outside the window

.

a radio which not only brings here things from various stations but also carries a little bit of news from here to there

.

a radio which, as soon as it’s turned on, tells us only this much — that each inhabitant of every city boarded a train at night and, having alighted at an anonymous station on the very bright morning of the next day and without knowing the name of the place, is realising the dream of staying there for one full month

..

.

.

 

 

.

Unending

.

It’s hard to know how tiny

that room must have been,

the room in which only

one man could lie down

on a night the town

.

was dangerously close

to being drowned in rain.

It isn’t hard to know

what a knock meant.

.

The door opened and soon

there was only enough room

for two to sit, the rain

writing its unending story outside.

.

Another knock, and there were

three standing shoulder to shoulder,

faces to the wall facing the street.

.

The story doesn’t say anything

about a window allowing light in,

or a bulb hanging from the roof,

or a kerosene lamp fashioned

from an ink bottle with a wick

thrust through a hole in the top.

.

The story also doesn’t say anything

about a third knock announcing

the arrival of a fourth man.

.

Had there been another seeker,

we know what would’ve happened.

The first one to open the door

would’ve stepped outside,

letting the other two

sleep while standing,

.

letting the latest guest

cross the threshold

and enter the new room

that the other two had

just built with eyes shut,

.

a room so wide that

the whole town slept

under its roof, the rain

writing its unending story outside..

.

.

.

..A Mouthful

.

Yes, we meet

.

every day

but not

so that we

.

could talk. She and I

meet to see

if the silence we share

.

is still lit enough

to snuff out the noise

the world is bent on

.

stuffing us with, our

mutual gaze grazing

on the verdure we’ve

.

dream-nurtured for

decades. But silence too

is a scramble and the world

.

an obstinate bramble

encroaching all territories,

even the most personal.

.

Had we known

that even hermitage builders

make small talk, no rituals

.

would’ve remained essential..

.

.

..

.Arrival

.

Come. I am standing

on Platform No. 2.

The morning paper’s talking

to itself. I overhear it saying,

The times are dark.

.

In a space cloven

by arrivals and departures

an unseen bird is singing so

I don’t believe the paper anymore

.

but only wait to see

my own sunlight

alight from the carriage

and bloom in my arms,

.

the departing train’s heartbeat

thrumming up four free feet..

.

.

.

.Barter

.

When the brain lures you

into its lavender field,

you begin to weigh

.

what life rationed

when you weren’t.

Now, when you are,

.

you fail to fathom

why the heart is

always in deficit.

.

The wind’s a whim

the afternoon dreamed

to make closure a pleasure.

.

The field feels the current

your breath combs into it.

The sun tips a full bucket

.

in the balcony. The tulsi

twirls as if it were

tutored by the sunflower.

.

The ant on the floor

pauses mid-shower

to ponder

.

the goldsmith up there

who made it know

a photon

.

as deeply as

mango skin knows

mango flesh.

.

Your heart planted

inside the ant,

all transactions

.

lead to profit.

.

.

.

..

.Phulka

.

She didn’t do it to see

if her brother could keep

his promise and appear

before her the moment

she thought of him.

.

The night was so calm

as if the whole village

had gone to sleep

much earlier than usual,

dreaming of an age

.

in which unearthly light

would wash the lanes

and flood their homes

so when the dwellers

emerged they would glide

.

a few inches above

the ground. That night,

as always, Nanaki kneaded

wheat flour for only Nanak.

Hundreds of miles away

.

he smelled the phulkas

his sister was slowly circling

on the griddle while she

saw him sitting cross-legged

on the mud-plastered floor

.

asking for a phulka:

Just one more.

In the morning, when Nanaki

emerged out of the kitchen

the whole village, they say,

.

saw her glide inches

above the ground.

.

.

.

.

 

.

 

Contained

.

Don’t spill salt, says

my playmate. She’s

nine, I’m seven. I’ve still

.

not heard of heaven but

she tells me what’s hell —

the place you land up in

.

if you ever spill salt. I stare

at the white powder near

my feet, the raw mango

.

in my hand falling right

on top of it as if that was

its plan. I cry. She knows

.

why. They make you

pick up the thing with

your eyelids, she says.

.

I bend down, making

my eyelashes touch

the ground, as if it were

.

Mother’s face, my lashes

the little brush I’d seen

in her make-up kit.

.

Stop it, the girl shouts.

There’s no rush. Wait

till you go there.

.

I should have acted

right then. At that age

my lashes would’ve made

.

a nice broom, and my eyes

would’ve been spared

the salt collected

.

over all these years.

 

.

.

The Five Ks

.

I was meant to nail

the five Ks of sanctity

into my being,

but wore only two:

.

a kara on my right wrist and

kesh tied into a topknot, secured

by the lotus-flower grip of

handkerchief and rubber band.

.

My kachhera briefs were far from

the recommended baggy ones

But good enough to contain,

when needed, the unruly bulge

of coming-of-age virility.

.

One day on the Ahilyabai Holkar Bridge

my brother smashed a mugger’s teeth

with his ridged iron bangle,

one of the solid Ks that encases

a Sikh’s wrist

as if in a guru’s

thumb-and-finger manacle

of reassurance.

I would use mine to plant

noon-burnished glares into

my classmates’ bored eyes.

.

To make up for the kangha,

the teeth of a plastic comb would

plough my scalp’s dark topography

while Ma sang gurbani, wishing

that her head tilt back

with the imagined weight

of lush black strands.

.

I honoured my part of the deal,

gave her the long black luxuriance that

the alarmed barber handed me

while in the king-size mirror I saw—

instead of a vacationing teenager’s face—

my father’s sad Sikh eyes

glistening with grief

.

and my mother’s grip slackening

on the Guru Granth Sahib,

a kirpan grating against

the print of devotion

and collective sighs blowing

the crumbs of karma away.