БОБ ПЕРЕЛЬМАН
Признание
Пришельцы населяли мою эстетику
десятилетиями. Уже с начала 70-х.
До этого я довольно много писал
в своём духе, хотя и по-юношески. Но что-то
случилось с моей памятью, моей
рассудительностью: похоже, на мою волю
повлияли. Всё это старьё, вилка в моей
голове, первый гол в чужие ворота,
папа, вываливающийся из машины, –
я помню слова, но я не могу
больше туда вернуться. Похоже,
они блокируют мои ощущения.
Наверняка и мои представления
превратили в кучу малу. Я смотрю на
антологии в больших сетевых магазинах и
в университетских книжных, даже в опиумных
притонах маленьких издательств, все эти строфы
на фоне белого космоса страницы – они выглядят
просто как модели в каталогах. У
моделей есть руки и ноги и головы, у стихов –
как правило, нет, но в остальном
довольно сложно – по крайней мере,
для меня – различить их. Вот сексапильное
стихотворенье-бельё, выносливое стихотворение-ботинки
(грубовато, но сгодится,
и на вечеринку, если больше не в чем),
маленькое чернокнижное стихотворение-платье. Да тут
большой выбор, говоришь ты:
классическая застёгнутая по горло рубашка
с рукавами немного неточной рифмовки. Эпическая
тога, открывающая какое-то доисторическое
колено, прозрение! мир изменился и наконец я
просто свободный халат с шортами, полная обнажёнка,
какой разброс… – Ладно, согласен, выбор
есть, но вот взгляды, все эти взгляды типа давай
подойди и прочитай меня ради
того внутреннего тебя, которого я зафиксировал
своим устройством по опознанию культурного
капитала! Нет, спасибо, дорогой «ОТТО»! Нет, спасибо,
«хрестоматийное стихотворение Уоллеса Стивенса»!
Я просто жду, чтобы обратный
билет приобрёл хоть какой-то смысл,
чтобы эти уфологические облака
приземлились! Власти отрицают
сам факт посещений – и это понятно,
Но и я это исключаю – представь себе.
Что может сподвигнуть группу яйце-
головых, щупальценосных, липко-снисходительных
эстетиков с приёмчиками, намного опережающими
наши, явиться на землю, похитить наивных поэтов
и населить их иномирными формами, к тому
же, если верить таблоидам, непристойными?
И эти похищения всегда, кажется, происходят
в какой-то провинциальной обстановке: разве
это не более чем подозрительно?
Почему они не обнаруживают себя,
зависнув над каким-нибудь нью-
йоркским издательским домом? Было бы неплохо
добиться хоть каких-то ответов – мы могли
бы что-то узнать – хоть о поэзии, на худой конец,
но от меня помощи с гулькин нос, потому
что я был похищен, по крайней мере
теоретически, хотя, как я уже говорил, почти ничего
не помню. Но вот то, что я пишу сейчас,
выглядит вполне нормальным: завершённые
предложения; точки с запятой; бла-бла-бла.
Я, видимо, посеял свою карточку авангардиста
в химчистке. Говорят, это обычное дело.
Что ж, надо просто применить свою рассудительность,
земляне! Судить – вот ваша работа! Ну-ка за дело!
Как будто тут можно увильнуть! А вы
думали, что гравитация – вот в чём проблема!
Перевод С. Тимофеева и Д. Кузьмина
ДЖУЛИЯ БЛОХ
[без названия ]
Что-то песнявое, что-то «обладающее качествами песни».
Более похожее на прослушивание мартини.
Более, чем зрачки которые поднимаются и падают.
Скорее набор дешёвых ножей, что-то запакованное
для пассажира, что-то вроде
слова «свежий». Он говорит: «Я думаю
в городах», — но он имеет в виду, — «Я думаю
о городах». Улицы, вымоченные в белом,
целые городки их, обёрнутые вокруг
коленей нас, возможняков нас,
закопчённый поезд, утопающий в своих рельсах.
Перевод С. Тимофеева
BOB PERELMAN
Confession
Aliens have inhabited my aesthetics for
decades. Really since the early 70s.
Before that I pretty much wrote
as myself, though young. But something
has happened to my memory, my
judgment: apparently, my will has been
affected. That old stuff, the fork
in my head, first home run,
Dad falling out of the car—
I remember the words, but I
can’t get back there anymore. I
think they must be screening my
sensations. I’m sure my categories have
been messed with. I look at
the anthologies in the big chains
and campus bookstores, even the small
press opium dens, all those stanzas
against that white space—they just
look like the models in the
catalogs. The models have arms and
legs and a head, the poems
mostly don’t, but other than that
it’s hard—for me anyway—to
tell them apart. There’s the sexy
underwear poem, the sturdy workboot poem
you could wear to a party
in a pinch, the little blaspheming
dress poem. There’s variety, you say:
the button-down oxford with offrhymed cuffs.
The epic toga, showing some ancient
ankle, the behold! the world is
changed and finally I’m normal flowing
robe and shorts, the full nude,
the scatter—Yes, I suppose there’s
variety, but the looks, those come
on and read me for the
inner you I’ve locked onto with
my cultural capital sensing device looks!
No thanks, Jay Peterman! No thanks,
“Ordinary Evening in New Haven”! I’m
just waiting for my return ticket
to have any meaning, for those
saucer-shaped clouds to lower! The authorities
deny any visitations—hardly a surprise.
And I myself deny them—think
about it. What could motivate a
group of egg-headed, tentacled, slimier-than-thou aestheticians
with techniques far beyond ours to
visit earth, abduct naive poets, and
inculcate them with otherworldly forms that
are also, if you believe the
tabloids, salacious? And these abductions always
seem to take place in some
provincial setting: isn’t that more than
slightly suspicious? Why don’t they ever
reveal themselves hovering over some New
York publishing venue? It would be
nice to get some answers here—
we might learn something, about poetry
if nothing else, but I’m not
much help, since I’m an abductee,
at least in theory, though, like
I say, I don’t remember much.
But this writing seems pretty normal:
complete sentences; semicolons; yada yada. I
seem to have lost my avant-garde
card in the laundry. They say
that’s typical. Well, you’ll just have
to use your judgment, earthlings! Judgment,
that’s your job! Back to work!
As if you could leave! And
you thought gravity was a problem!
JULIA BLOCH
[untitled]
Something songy, something “having the qualities of song.”
More like listening to the martini.
More than the pupils that rise and fall.
More like a set of cheap knives, something packed
for the passenger, something like
the word “fresh.” He says “I think
in cities,” but he means “I think about
cities.” Streets drenched in white,
whole boroughs of them, wrapping around
the knees of us, the possibles of us,
the sooty train drenched within its tracks.