Невидимая точка
Я знаю, как пробуждаются люди
.
Я знаю, как просыпаются деревья —
.
только сперва пробуждения нет,
сперва только сон —
глаза полны белого снега,
сердца полны белого сна,
лишь потом настаёт пробуждение,
и снег превращается в солнечный свет,
а сердце — в набухшую почку.
.
Люди просыпаются так же.
1967.
.
.
Небеса без пустоты
.
В небе
птичка,
за птичкой точка,
за точкой
невидимая птичка,
за невидимой птичкой
невидимая точка,
и так всё дальше,
и ещё выше,
выше ещё,
дальше ещё
и глубже.
.
.
.
* * *
.
Какой-то поэт читает стихи по радио
о том о сём,
какой-то поэт всё читает по радио,
о боли, о собственной боли
какой-то поэт всё читает по радио.
А у приёмника люди, слушают,
только какой-то мальчишка забился в угол,
не слушает, увлёкся своей игрушкой,
какой-то мальчишка в углу
с игрушечным барабаном,
и тут ему что-то стукнуло в голову,
он бросает свой барабан,
бросает и палочки,
прямо там, в углу,
и уносится прочь —
может, кошку ловить за хвост,
может, встретить другого мальчишку
или следить, как летит самолёт, —
только палочки по полу катятся,
долго катятся
прежде чем остановиться, —
и не знаю даже,
чья поэзия мне нравится больше…
.
.
.
Последнее «стихотворение о любви»
.
Ещё ведь я могу пойти к тебе,
пляж ещё белый и гладкий,
может, и тепло ещё можно почувствовать,
если только идти осторожно, очень идти осторожно,
но вот руки мои
зацепились за дни
в недоумении,
а я не могу без рук,
и дни такие тёплые, влажные,
такие тихие, осыпающиеся листвой,
качаются между реальным и нереальным,
сомневаясь, исчезнуть, рассеяться, разлететься
или тоже упасть на землю, выпасть заморозками и так остаться,
и руки там же,
зацепились за дни
в недоумении,
а я не могу без рук,
если солнце всё же выйдет с утра,
его всё равно будет видно,
но боюсь, что солнце, выйдя с утра,
найдёт одну тишину,
огромную тишину вечного сна,
ещё ведь я могу пойти к тебе…
.
.
.
Любовь того лета
.
То была любовь с совершенно зелёными крыльями,
и когда она добиралась до травы повыше,
то пропадала из виду — с такими зелёными крыльями,
также и в древесных кронах;
по ночам мы часто встречались среди светлячков
или в море, если вода там была зелёной.
И вот так всё лето
в просветах высокой травы я видала её,
и пролетающей над древесными кронами,
или в море, если вода там была зелёной.
И вот так всё лето — с совершенно зелёными крыльями.
Пока среди ночи однажды
не проснулась
от странных звуков в саду.
С утра
между покусанных заморозками георгинов,
встрёпанных словно куры,
зелёные крылья
посреди сада.
И потом однажды днём
я её видела
между ещё не убранными капустными головами,
голую,
вроде как без признаков жизни.
В тот год не было снега,
наверное, это дождь забросал её
потихоньку
в одну из тёмных ночей.
.
.
.
* * *
.
Мы были наедине —
Я и вечно бегущие облака.
Мы были наедине,
И никого больше.
Может, и ты этим вечером
Наедине с вечно бегущими облаками
Так же счастлив,
Как я — наедине с вечно бегущими облаками,
И никого больше.
.
.
.
.
* * *
.
«Вот когда хватишь по горло лиха,
позвони».
Когда хватит мне по самое горло лиха,
где найдёшь не затопленный им телефон,
где найдёшь не уплывшие две копейки,
когда хватит мне по самое горло лиха,
проще всего будет погрузиться
ещё сантиметров на тридцать.
Когда хватит мне по самое горло лиха,
разве я позвоню?
.
.
.
* * *
.
Ты долго меня не увидишь,
это не значит,
что я умерла,
это не значит,
что я уехала,
я буду просто сидеть
взаперти в своей комнате,
пол засыпан песком,
кое-где небольшие камни,
и я буду там выращивать
ящериц, черепах и ужей,
кормить их, как следует,
вовремя менять питьевую воду,
а когда они все отправятся спать
среди камней и песка,
я тихо усядусь в углу
вывязывать свою паутину,
в небесно-синем чепце.
.
.
.
По утрам у меня нет времени
.
По утрам у меня нет времени,
а вечерами тянет ко сну,
так что я не знаю,
как растут деревья,
как цветут цветы
и как ты живёшь,
ведь
по утрам у меня нет времени,
а вечерами тянет ко сну,
так что я не знаю,
насколько рваные у меня туфли
и о чём ты думаешь,
по утрам бегло взглядываю,
сколько там на этих, что на столе,
сколько на том, что за окном,
и бегом,
а вечерами тянет ко сну.
.
.
.
Memento…
.
Стою у тебя на кухне,
узкой и маленькой, как чулан,
щёлкаю ногтями по донцу
опрокинутого синего тазика.
И каждый щелчок
звениткакзабытыйаможетещёнезабытый
звениткакневнятныйаможетиясныймогильныйзвон
звенит:
СВЫШЕ 2000 СОЛДАТ
ИЗ ВИДЗЕМСКОГО И КУРЗЕМСКОГО ПОЛКОВ
В ТИРЕЛЬСКОМ БОЛОТЕ ЛЕЖАТ,
В РОЖДЕСТВО ВМЕРЗАЯ
В ДУХОВ ДЕНЬ ОТТАИВАЯ
чёрными полусгнившими лицами в землю,
чёрными полуистлевшими мундирами в землю
лежатоткрытынезарыты.
1968
.
.
* Рождественские бои (в русской военной литературе Митавская операция) — русско-немецкое сражение 23-29 декабря (ст.ст.) 1916 года на подступах к Риге. Латышская стрелковая дивизия в составе российской армии потеряла убитыми, ранеными и пленными не менее 8 тысяч человек.
Последнее стихотворениe сентября 1972 года
.
я буду ждать тебя вечно
и любить тебя вечно
когда луна на убыль
когда луна на прибыль
и когда совсем не будет никакой луны
я буду ждать тебя вечно
и любить тебя вечно
в саду
в саду георгины далии ноготки и флоксы
когда мы расстанемся
то простимся в саду
в саду перед флоксами
в саду где яблоки с яблонь
ночь напролёт
и сливы мягко раскатываются по траве
в саду
но здесь граница города
тут и кончается город
или это как раз то место
где мне можно кричать во всё горло
тихо
в саду с утра так глубока роса
что в ней пропадёшь
и маленькая утренняя звёздочка одна
вполголоса поёт
я не плачу нет это не слёзы
я просто долго долго шла
по заросшим махоньким улочкам
по моему лицу текли дождевые капли
от того дождя что был вчера и позавчера
по первым заморозкам по пелене тумана
по тёмно-рыжим рябинам
я буду ждать тебя вечно
и любить тебя вечно
я только не знаю как будет тогда
когда всё покроется снегом покоем тишью
где мы тогда простимся
когда расстанемся
«К нам идёт осень с маленькими улиточками…»
но улицы полны раздавленных серых виноградных улиток
и собаки гоняют по кругу до отвращения
в настольной вазе цветы засохли
все мои друзья давно уже умерли
один мой друг распоследний
вот сейчас умирает
и я не могу помочь ему
руку не могу протянуть
потому что рука у меня пропала
убежать ли мне
отпрыгнуть ли
нет
я лишь ухожу
на цыпочках
тихо тихо
чтобы не потревожить тебя
под мелкими корявыми корешками
не простившись я ухожу
и буду любить тебя вечно
Перевод Дмитрия Кузьмина
Neredzams punkts
Es zinu kā mostas cilvēki
.
Es zinu, kā mostas koki —
.
tikai vispirms nav atmodas,
vispirms ir miegs —
pilnas acis balta sniega,
pilnas sirdis balta miega,
un tikai tad atmoda nāk,
tikai tad sniegs saulstaros pārvēršas,
bet sirds — pumpurā briestošā.
.
Cilvēki mostas tāpat.
1967.
.
.
Debesis bez tukšuma
.
Debesīs
putns,
aiz putna punkts,
aiz punkta
neredzams putns,
aiz neredzama putna
neredzams punkts,
un tā aizvien tālāk,
aizvien augstāk,
augstāk aizvien,
tālāk aizvien
un dziļāk.
.
.
.
* * *
.
Kāds dzejnieks pa radio savus dzejoļus lasa
par šo un par to,
kāds dzejnieks pa radio lasa,
un par sāpēm, par savām sāpēm
kāds dzejnieks pa radio lasa.
Un ap radio cilvēki sēž, klausās,
tikai kāds puišelis kaktā tup,
neklausās, savā rotaļā aizrāvies,
kāds puišelis, kaktā tupot,
ar bungām rotaļājas,
tad pēkšņi puišelim kas prātā iešaujas,
viņš pamet bungas,
un vālītes viņš pamet
turpat kaktā uz grīdas,
un puišelis aizskrien prom –
varbūt kādu kaķi aiz astes ķert,
varbūt citu puišeli satikt
vai lidmašīnu ieraudzīt –
tikai vālītes pa grīdu vēl ilgi ripo,
kamēr apstājas
un neripo vairs –
un es nezinu,
kura dzeja man vairāk patīk…
.
.
.
Pēdējais “mīlestības dzejolis”
.
Vēl es varu aiziet pie tevis,
liedags vēl gluds un balts,
varbūt pat siltumu vēl varētu sajust,
ja vien uzmanīgi ietu, ja vien ļoti uzmanīgi ietu,
tikai manas rokas
aiz dienām aizķērušās
neziņā,
un es nevaru bez rokām,
bet dienas tādas siltas un miklas,
tādas klusas, lapām piebirušas,
šūpojas starp realitāti un nerealitāti,
šaubīdamās, izgaist, izkūpēt, aizlidot
vai arī nokrist zemē, salnā iekrist un palikt,
un rokas ir tur,
aiz dienām aizķērušās
neziņā,
un es nevaru bez rokām,
ja saule vēl rītu lēks,
vienalga viņa būs redzama,
bet es baidos, ka saule, rītu lēkdama,
tikai klusumu vairs atradīs,
to lielo mūžīgā miega klusumu,
vēl es varu aiziet pie tevis…
.
.
.
Tās vasaras mīlestība
.
Tā bija mīlestība ar pavisam zaļiem spārniem,
kad viņa iebrida garākā zālē,
viņa pazuda – tik zaļiem spārniem,
tāpat arī koku lapotnēs;
naktīs mēs bieži tikāmies starp jāņtārpiņiem
un jūrā tais dienās, kad ūdens tur bija zaļš.
Un tā visu vasaru
pa šķirto garo zāli es viņu redzēju
pārlidojam pāri koku galotnēm
un jūrā tais dienās, kad ūdens zaļš.
Un tā visu vasaru – pavisam zaļiem spārniem.
Līdz vienu nakti
pamodos
no savādiem trokšņiem dārzā;
No rīta
starp salnas nokostām dālijām
kā vistām sapluinītām,
zaļie spārni
dārza vidū.
Tad vēl kādā dienā
redzēju viņu
starp vēl nenovāktajām kāpostgalvām,
pliku,
kā bez dzīvības guļam.
Togad sniega nebija,
laikam lietus viņu apraka
paslepšus
kādā no tumšajām naktīm.
.
.
.
* * *
.
Mēs bijām divatā –
Es un mūžam skrejošie mākoņi.
Mēs bijām divatā,
Un vairāk neviens.
Varbūt arī tu šajā vakarā
Divatā ar mūžam skrejošiem mākoņiem
Esi tikpat laimīgs
Kā es – divatā ar mūžam skrejošiem mākoņiem,
Un vairāk neviens.
.
.
.
* * *
.
“Kad tev smeļas ūdens mutē,
piezvani.”
Kad man smelsies ūdens mutē,
ūdenī taču nebūs telefona,
un ūdenī nebūs divas kapeikas,
kad man smelsies ūdens mutē,
visvienkāršāk būs iegrimt
vēl trīsdesmit centimetrus.
Kad man smelsies ūdens mutē,
vai es piezvanīšu?
.
.
.
* * *
.
Tu mani ilgi neredzēsi,
tas nenozīmē,
ka es būšu mirusi,
tas nenozīmē,
ka es būšu aizbraukusi;
es vienkārši sēdēšu
savā istabā aiz atslēgas,
uz grīdas man būs izbērtas smiltis,
šur tur pa mazam akmentiņam,
un es audzēšu tur
ķirzakas, bruņurupučus un zalkšus,
kārtīgi ēdinot viņus,
vienmēr laikus mainot dzeramo ūdeni;
un, kad viņi visi aizies gulēt
starp akmentiņiem un smiltīs,
es rāmi sēdēšu kaktā,
tamborēšu zirnekļtīklus,
man galvā būs debesszila aubīte.
.
.
.
Man nav laika no rītiem
.
Man nav laika no rītiem,
un vakaros man nāk miegs,
tāpēc es nezinu,
kā aug koki,
kā zied puķes
un kā tu dzīvo,
jo –
man nav laika no rītiem
un vakaros man nāk miegs,
tāpēc es nezinu,
cik noplīsušas ir manas kurpes
un – ko tu domā,
no rītiem es apskatos,
cik rāda tas – uz galda,
ko rāda tas – aiz loga –, un skrienu,
bet vakaros man nāk miegs.
.
.
.
Memento…
.
Es stāvu tavā ķēķī,
mazā un šaurā kā ankambaris,
sitot knipjus uz mutes apgāztas
zilas vašbļodas dibena.
Un katrs knipja piesitiens
skankāaizmirstsvarbūtarīneaizmirsts
skankāmiglainsvarbūtarīskaidrskapzvans,
skan:
PĀRI PAR 2000 VĪRIEM
NO VIDZEMES UN KURZEMES BATALJONIEM
PALIKA TĪREĻPURVĀ,
ZIEMASSVĒTKOS SASALUŠI,
VASARSVĒTKOS ATKUSUŠI
zemes melnām puspuvušām sejām,
zemes melnām nopuvušām drēbēm,
palikavaļējineaprakti.
1968
72. gada septembra mēneša pēdējais dzejolis
.
es tevi gaidīšu aizvienam
un mīlēšu aizvienam
pie dilstoša mēness
pie augoša mēness
un tad kad mēness nemaz nebūs
es tevi gaidīšu aizvienam
un mīlēšu aizvienam
dārzā
dārzā ir dālijas jorģīnes kliņģerītes un flokši
kad mēs šķirsimies
mēs atvadīsimies dārzā
dārzā pie kliņģerītēm
dārzā āboli no ābelēm
kur augu nakti
un plūmes pa zāli mīksti aizripo
dārzā
bet šeit ir pilsētas robeža
te beidzas pilsēta
vai šī ir tā vieta
kur es drīkstu pilnā kaklā kliegt
klusu
dārzā no rīta tik dziļa rasa
ka tajā var pazust
un viena maza rīta zvaigznīte
pusbalsī dzied
es neraudu nē tās nav asaras
es vienkārši ilgi ilgi gāju
pa mazām un aizaugušām ieliņām
un man sejā krita lietuslāses
no tā lietus kas bija vakar un aizvakar
pirmā salnā miglā dziļā
pīlādžos tumši oranžos
es tevi mīlēšu aizvienam
un gaidīšu aizvienam
es tikai nezinu kā būs tad
kad viss aizsnigs norims un noklusīs
kur tad mēs atvadīsimies
kad šķirsimies
“Nāk rudens šurp ar maziem gliemezīšiem…”,
bet pilnas ielas samītiem pelēkiem vīngliemežiem
un suņi rej visriņķī līdz apnikumam
vāzē uz galda ir nokaltušas puķes
visi mani draugi sen jau nomiruši
viens mans draugs pēdējais
patreiz mirst
un es nevaru viņam palīdzēt
roku pasniegt nevaru
jo mana roka ir pazudusi
vai man skriet
vai lekt
nē
es tikai aizeju
uz pirkstgaliem
klusu klusu
lai tevi neiztraucētu
zem sīkām ķeburainām saknītēm
neatvadoties es aizeju
un mīlēšu tevi aizvienam